История Репертуар События сезонов Труппа За кулисами Наши проекты Театральные правила Наши спонсоры О нас пишут Зрительный зал и сцена Вакансии Важные ссылки Документы Репертуар на месяц Руководство театра Новости Контакты
На разных полюсах

«Детство 45–53: а завтра будет счастье» Н.Лапиной в Театре на Соборной (Рязань) и «Судьба человека» У.Макаровой в Рязанском областном театре драмы

Две рязанские премьеры к юбилею Победы диаметрально противоположны по подходу к военной теме. Один - пафосно-конъюнктурный, где приёмы коммерческого театра  соединяются со штампами о войне. Такова «Судьба человека» по мотивам Шолохова в областном театре драмы. Другой - попытка честного рассказа о времени глазами людей, его переживших.  Это «Детство 45-53: а завтра будет счастье» по книге Улицкой в театре для детей и молодёжи на Соборной.

Книга Людмилы Улицкой собрана из воспоминаний людей, чьё детство пришлось на военные и послевоенные годы. Из 180 писем в спектакль, поставленный петербургским режиссёром Наталией Лапиной, вошли порядка тридцати. Почти все воспоминания связаны с коммунальными квартирами, поэтому образ коммуналки – шесть обшарпанных дверей вдоль зеркала сцены – становится главным приёмом (за каждой дверью открывается своя история) - и образом страны с её скученной, бедной, общей для всех послевоенной жизнью. И хотя временные рамки обозначены: 1945-1953, - воспоминания и обращаются назад, в войну, и заглядывают вперёд, к полёту первого спутника.

А начинается повествование со стука в дверь. Сначала стучат в одну дверь, а потом во все сразу. Так соседи спешат сообщить друг другу самую главную новость войны: «Победа!». На всех дверях появляются откидные календари с единственной датой - 9 мая, которая станет настоящим праздником, то есть выходным днём, только через двадцать лет. Для детей, чьи воспоминания оживают на сцене, 9 мая 45-го был днём счастья, обещавшим перемены. Символом удачи и счастья становится подкова, найденная маленьким мальчиком на улице. Обернутую в серебряную фольгу, её вешают на гвоздь над дверью.

Но впереди людей ждала трудная, голодная, порой очень несправедливая, полная бытовой неустроенности, придавленная идеологическим прессом жизнь. Однако ни ужаса, ни мрака в спектакле нет. Вторую часть названия книги «…а завтра будет счастье» Наталия Лапина делает камертоном повествования. Эту надежду на завтра режиссёр  транслирует через приподнятую манеру актёрской игры: тут нет уныния, вне зависимости от ситуации.

Сами отрывки–воспоминания не содержат ни взгляда со стороны, ни оценки, ни рефлексии героев. И только единственная обитательница коммуналки - персонаж «от автора» - изредка делает короткие комментарии. Среди них особенно важен тот, что в зачине: «Ни история, ни география не имеют нравственного измерения. Его вносит человек. …Все времена по-своему жестоки. И по-своему интересны». Её слова звучат в общем потоке голосов, ведь автор и сама из этого поколения.

После мажорного «победного» начала на сцене выстраивается  бесконечная пёстрая очередь за хлебом, которую обычно занимали ещё с ночи. Стоять приходилось и маленьким, потому что хлеб продавали «в одни руки». Для четырёхлетней девочки – героини хлебной новеллы – одна из таких очередей стала первым большим потрясением в жизни. Её матери, выстоявшей многочасовую очередь с ней и двухлетним братиком, не дали хлеба на младшего. Расстроенная, она в сердцах сказала мальчику, что раз хлеба на него не дали, то и кормить его не будут. С девочкой случилась истерика, после которой она не могла прийти в себя несколько дней. Короткая история лучше любой статистики говорит о драматизме голодного времени.

Если книга Улицкой поделена на главы, отражающие разные стороны быта (что ели, как пили, во что одевались и т.д.), которые превращают её в документ эпохи, то спектакль движется как один большой многоголосый рассказ. Кажется, что воспоминания возникают спонтанно. Как, к примеру, рассказ школьницы о беспробудном пьянице-соседе, который частенько засыпал у них на половике перед дверью. И только после его смерти соседи узнали, что улыбчивый пропойца был героем войны - узнали по наградам, закрывавшим всю грудь покойника. Так в спектакле возникает тема послевоенного пьянства. И хотя её предваряет авторское рассуждение  о том, что «русское пьянство вошло в культурную мифологию», сама эта национальная особенность дана без какого-либо назидания, скорее комедийно.

Совершенно естественным выглядит желание бывших маленьких девочек, а ныне взрослых женщин рассказать, как они одевались. Из-за бедности новая одежда практически не покупалась, а чаще шилась и перешивалась из старых платьев. Поэтому всякая обновка становилась событием. Особая роль в этих воспоминаниях отводится швейной машинке Зингер. На сцене она стоит вместе с другими настоящими старыми вещами: радиоприёмником, потрёпанными игрушками, печатной машинкой, книгами в выцветших обложках, - все они помогают воссоздать атмосферу...

Фигура Сталина – неотъемлемая от послевоенного времени - возникает через коротенькую новеллу об уроке рисования, на котором  школьникам дали задание нарисовать … президиум торжественного юбилейного заседания в Большом театре к 70-летию вождя. А массовое слепое поклонение отцу народов возникает в рассказе о кино, когда на документальных кадрах со Сталиным зрительный зал истово и долго аплодирует стоя, пока киномеханик не выключает киноаппарат. В этой сцене актёры хлопают беззвучно, и оттого абсурдность добровольного идолопоклонства выглядит комично и уродливо.

Но сам-то поход в кино был праздником, одним из немногих доступных развлечений! А ещё одно окно в мир - радио. Голос Бабановой из радиоспектакля и голос Марецкой из кинофильма тоже служат маленькими штрихами к общему портрету времени.

На сцене оживает многонаселённый мир коммуналки, где, как замечает персонаж «от автора», были все виды бытовых преступлений, кроме убийства. И типичной нормой общежития становились доносы на соседей. В спектакль вошла история репрессированной тёти Шуры, не имеющей права жить в столице после 10 лет тюрьмы. Бывшая хозяйка большой квартиры, уплотнённая до одной комнаты, тайком пробиралась на свою жилплощадь, куда прописала племянницу, и убегала через окно от милиции, в очередной раз вызванной бдительными соседями. Но ничего мрачного в этом отрывке нет. Коммунальные мытарства показаны как приключения неунывающей тёти Шуры, и это принципиальный момент, о котором скажу чуть ниже.

Многие стороны жизни, о которых вспоминают герои спектакля, так или иначе знакомы нам по литературе и кино. Но откровением становится рассказ об отце, работавшем вольнонаёмным в годы войны в шахтах на бокситовых рудниках Североуральска вместе с поволжскими немцами, где в день умирало до 150 человек. Эта страшная страница войны до сих пор остаётся белым пятном истории Великой Отечественной.

Каждый отрывок - мини-спектакль, они следуют один за другим, как поток жизни. Однако в этом линейном течении можно выделить кульминацию - воспоминание женщины, родившейся в первый военный год. Судьба её семьи – череда тяжёлых испытаний. Мать родила её семимесячной по пути в эвакуацию, в глухую кировскую деревню, прямо в телеге на морозе. Роды был вынужден принимать матерящийся мужик-возчик, убеждавший бросить ребёнка под ёлку, потому что девка - не жилец. Но умерла не девочка, а её полуторагодовалый братик: в деревне его положили в отдельную комнату, разлучив с ослабевшей матерью, и он, брошенный всеми, умер без еды и тепла. И военная и послевоенная жизнь семьи была постоянной борьбой за выживание. Рано умер пришедший с войны отец. Младший брат, зачатый уже в мирное время, родился инвалидом. Мать от изнурительного труда тоже ушла из жизни раньше срока. Девочка вынуждена была отказаться от своей мечты учиться на художника и получить реальную профессию медсестры. Брат, с трудом окончивший музыкальное училище, не был допущен к выступлениям на профессиональной сцене, поскольку инвалид. Но именно эта женщина, прожившая тяжёлую жизнь, уже из сегодняшнего дня обращается в зрительный зал, говоря о том, что нынешние трудности не соизмеримы с теми, что выпали на долю военного поколения. «Я не вижу голодных, упавших на улице людей. Если они и падают, то чаше всего от пьянства и прочего безобразия. Кто хочет, тот работает! … Жизнь научила меня трудиться, жить по средствам и оставаться человеком». И делается немного стыдно за собственное неумение ценить то, что есть.  Во всяком случае, именно такое чувство испытывала я.

Все воспоминания обыгрываются легко, без надрыва, с особой лирической интонацией, звучащей как ностальгия по детству, и с юмором, имеющим здесь несколько значений. Это и примета времени, поскольку он помогал людям выжить и примириться со скудным, некрасивым бытом, это и подушка безопасности для спектакля (юмор невозможно обвинить в чернухе), это и спасательный круг для зрителя, избавленного от тяжести погружения в эмоционально сложный материал. И главенствующая зрительская эмоция – смех. В спектакле нет истерик, но нет и ложного пафоса, он оставляет послевкусие встречи с многоликой, трудной и бесхитростной жизнью, в которой счастье было, несмотря ни на что. <…>

«Петербургский театральный журнал» №2 (80) 2015  Автор: Лариса Лобанова

http://ptj.spb.ru/archive/80/na-teatre-voennux-deistvy/naraznyx-polyusax/